BUNGOU STRAY DOGS |
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Вы здесь » BUNGOU STRAY DOGS » .игровой архив » Встреча с тобой, как падение с сорокового этажа.
⠀
касаясь запястий,
тревожно, несмело,
молчать и с улыбкой
смотреть на закат..
зачем ты тревожишь
остывшее тело?
поверь мне, я умер
два года назад.
Встреча с тобой, как падение с сорокового этажа.
Участники.
Дазай Осаму, Накахара Чуя
Временной отрезок, погодные условия.
Два года назад; вечер, перетекающий в ночь; бар на окраине города.
Краткая суть.
Спустя два года они встречаются вновь.
Предыдущий эпизод.
~
Следующий эпизод.
~
Отредактировано Dazai Osamu (2018-06-01 19:49:05)
Весь день как на иголках, гул за барными стойками звучит где-то на периферии сознания. Отчётливо слышен лишь стук ёмких бокалов и... ухающее чуть ниже грудной клетки осознание. Жидкость проваливается в желудок и холодит изнутри, отчего Дазай в первое время естественно ёжится, морщится, хмурится. В общем: привыкает к ощущениям. Пьёт он не первый день. И не четвёртый, кажется. Если честно, он уже и не знает, какой день проходит как в забытье. Вроде вчера шёл первый снег, а сегодня – снова грязные лужи. И как тут не потеряться во времени?
— Я что-то вроде божества. И иногда выхожу на охоту, — шепчет ему высокий, но щуплый мужчина. Дазай смотрит на того скептично, а затем совершенно наигранно смеётся; смешной.
— О, вот как. А я что-то вроде… пустого места. В космосе, — по выражению лица того было видно, что не смыслит он в этих твоих галактиках, Осаму, заканчивай уже, но закончить скверную повесть всё же хотелось, — изначально учёные думали, что это, вероятно, всего лишь сгусток пыли, который затемняет пространство, однако они пришли к разумному выводу, что это в прямом смысле всего лишь пустое место.
Шатен отхлебнул и попросил добавки. Дешёвенький бар на самой окраине Йокогамы оказался душным, с низкими потолками и приглушённым светом, однако именно поэтому здесь не мог оказаться кто-либо из его прошлой жизни. По понятным причинам ему стало легче и он даже улыбнулся. похлопал мужчину по плечу, который загрузился от полученной информации, и мягко всучил в его широкую ладонь стакан с добавкой. Мол, пей, за мой счёт. Поверхностно.. настроение, казалось, поднялось. За такой короткий срок его могло испортить лишь плохое предчувствие о приближающемся несчастье. Горечь от виски с колой прочно засела на языке.
— Пустое место образовалось, когда потоки газа, испускаемые одной из находящихся поблизости новорожденных звезд, «сдули» часть материи из газопылевого облака, — в помещении вдруг стало душно; казалось, не только гравитацию схватили в тиски, но и сам воздух. Дазай краем глаза заметил, как в бар кто-то заходит, при этом продолжая рассказывать с мнимым спокойствием: — этому процессу также могло поспособствовать исходящее от звезды, — делает паузу в нужном месте, когда всем телом чувствует его присутствие, — мощное излучение.
Отредактировано Dazai Osamu (2018-05-27 09:35:41)
Он никак не смог повлиять на уход Дазая – его просто не было рядом, когда напарник порвал с прошлым. Впрочем, у Накахары не было уверенности, что Осаму поступил бы иначе, останься он в Йокогаме в момент смерти Одасаку. Это было не свойственно Дазаю – менять свои поступки ради кого-либо, даже если этим «кем-либо» являлся Накахара со своей Порчей.
У рыжего не было такой уверенности, поэтому ему пришлось задавить свою память, чтобы даже не единого намека на их прошлое не было. Пришлось привыкать к пустой квартире, которая до сих пор была их общей. И многое другое тоже делать пришлось, дабы собрать из себя иного человека, который мог бы справляться с заданиями сам.
В работе тоже пришлось утонуть, чтобы не давать памяти вырваться наружу. Чуя пачкал руки в крови, убивая тех, кого Мафия сочла ненужными или помехами на своем пути. Казалось, что с уходом Дазая, люди для него перестали быть людьми вовсе, а сам мафиози стал подобием машины. Но все это было лишь для того, чтобы не вспоминать ненавистного напарника, который предал, сбежал молча, как последний трус. Чуе казалось, что если он позволит себе подумать о Осаму, то ненависть захлестнёт его, как цунами, смоет остатки разума и заставит искать мести, искать Дазая. Но иногда воспоминания все же давали о себе знать, и тогда Накахара прибегал к вину, часто засыпая под утро и шепча ругательства в адрес бывшего напарника.
В такой карусели два года пролетели почти незаметно. Накахара привык к тому, что в его жизни нет шуток, нет идиотской улыбки, и никто не портит нервы. Он неплохо продвинулся по карьерной лестнице в организации, и вот-вот маячило повышение за усердную работу.
В этот вечер рыжий возвращался с задания и решил, что неплохо было бы расслабиться, в кои-то веки, и немного выпить. В давно знакомый бар ехать не хотелось, поэтому Чуя заворачивает в первый попавшийся, оставив машину неподалеку. Он открывает дверь, осматриваясь и проходя внутрь. В таком захолустье хороший бар вообще редкость, стоит радоваться, что здесь есть даже такая дыра. Чуя идет к барной стойке, собираясь сделать заказ, как вдруг останавливается, смотря на знакомую фигуру, слушая голос и чувствуя, что все его усилия идут прахом. Черный плащ сменился бежевым, однако все остальное точно принадлежало Осаму. Накахара мысленно чертыхается, уже жалея, что зашел сюда, но все же идет вперед и останавливается позади Дазая. В нос сразу ударяет запах алкоголя, заставляя мафиози хмурится. Сколько этот идиот уже здесь?
- Что же здесь делает такой предатель, как ты, Дазай? – с усмешкой спрашивает Накахара, наклонившись к Осаму, чтобы никто, кроме него, не мог слышать сказанное. – Решил все же убить себя? Так я могу это сделать гораздо быстрее, - в голосе проскальзывает злость. Мафиози выпрямляется и обращается к бармену:
- Налейте что-нибудь выпить, - подошло бы, конечно, вино, но вряд здесь найдешь что-то действительно хорошее, сравнимое с его запасами.
Отредактировано Nakahara Chuuya (2018-05-14 17:38:30)
Что-то поразительно чётко ударило ему в височную область: пронзительный взгляд вошедшего в бар. Этот взгляд Дазай узнает из тысячи. Предчувствие не оказалось ложным: он стоял рядом, тяжёлым гвоздём из прошлого, которое Дазай справедливо решил забыть. Но, по глупости остался всё в том же городе, когда имел все шансы сбежать от прошлого, как навязчивого кошмара. Дазай, скрывая горькую усмешку за стаканом с не менее горьким алкоголем, расслабленно откинулся на спинку стула. Мебель скрипнула.
Осаму сделал вид, будто не заметил, что к нему обратились, продолжая играть роль в своём театре и беседовать с барменом который заглушал те чувства, прибывшие вместе с Накахарой, который нуждался в нём. Вот только Осаму никогда не нуждался в этом человеке.
Лишь краем глаза наблюдает все напряженные движения. Звук наливающегося алкоголя и звон стакана. Заранее прикрывает глаза, чтобы унять головную боль, продолжавшуюся вот уже несколько лет.
— И что же ты забыл в таком месте? Обычно ты предпочитаешь роскошь грязным пабам и дорогое вино какой-то трёхсортной выпивке, — ухмыляется, поворачиваясь в сторону источника звука, игнорируя все вопросы, лишь кончиком пальца, как бы невзначай, отдёргивает рубашку и обнажает чёрный след от верёвки. Сегодня решил упрятать только руки.
Вместо некогда излюбленного чёрного пальто, сейчас на плечах шатена красуется светлое, как насмешка тёмному прошлому. Круги под глазами, что под тусклым светом скрываются под тенью от чёлки, но всё же заметны, стоит суициднику поднять лицо. Кажется, ему бы не помешал хороший сон. Обнажённый след от удавки на шее заметен даже в полумраке, вторгает в ужас. Осаму лишён стоп-крана, роль которого раньше играл Мори и — в какой-то степени — сам Чуя. В груди неприятно скребнуло, по ощущениям сравнимое со скрежетом ногтей по стеклу. Но хуже, если посмотреть в глаза. Там нет ничего. Абсолютно.
Осаму не похож на человека, которому жизнь вне мафии пошла на пользу. Напивающийся в месте, которое и баром назвать язык не поворачивается, рассуждающий, казалось бы, с самим собой. И Дазай сам не знал, что происходит вокруг, всё слишком как-то мельтешило перед глазами, утратив последние краски. Но, он знал наверняка – прошлый Дазай мёртв, зарыт под тремя метрами земли, сжираемый опарышами, тот мертвец гниёт; а настоящий гниёт заживо.
В следующую секунду мысли заполняются всевозможными причинами ненависти Чуи. А причин было довольно много. И пиком стал уход из мафии, по крайней мере шатен считает, что именно это стало сверх причины для лютой ненависти: теперь же его клеймят предателем. Дазай не думал каково было Чуе после его ухода. Он не хотел об этом думать, полностью утопая в своём горе, что тогда, что сейчас. Но, допускал мысль о том, что если бы не отсутствие рыжеволосого напарника в стране, то непременно бы забрал его с собой. Схватил бы за руку и, ничего не сказав увёл как можно дальше от этого ада... Он бы так не сделал. Не хватило бы смелости. Мори бы не позволил своему великолепному дуэту уйти по другую сторону баррикад вместе. Уж лучше пусть никому не достанутся.
Внутри вновь становится противно и гадко. Поэтому из кармана достаёт блистер с таблетками, что пугают своими побочными действиями и глотает, глотает, глотает, запивая горечь горьким виски. На устах всё та же фальшивая улыбка, что лишь отчасти имеет место быть искренней.
Дазай тяжело и шумно выдыхает воздух, переводя взгляд на Накахару. Внимательно рассматривает бывшего напарника, что был насильно прицеплен некогда толстой титановой цепью, цепляя при этом ничего не выражающими глазами хоть какие-то изменения во внешности, стиле одежды, повадках, но вместо этого замечает, что Накахара совсем не изменился. Это заставило Дазая по-доброму усмехнуться.
— Усохнешь, если будешь так напиваться, а тебе нельзя, куда уж более... — нагло и открыто издевается, подпирая ладонью подбородок и пробегаясь указательным и средним пальцами по поверхности текстиля; рука проделала неотрывный путь от стола до запястья Накахары, схватив цепко и крепко костлявыми пальцами, чтобы, наклонившись над ухом, прошептать:
— Я почти умер, пока ты вновь не появился в моей жизни.
Отредактировано Dazai Osamu (2018-05-27 09:34:38)
Накахара окидывает Дазая усталым взглядом, в котором на мгновение проскальзывает отвращение и опускается на стул, стоящий рядом. Подумать только, как опустился Осаму, превратившись из некогда грозного мафиози в жалкого человека.
Чуе хочется спросить «Что же ты с собой сделал, черт побери?!», но этот вопрос застревает где-то в горле, так и не вырвавшись наружу. Он слушает Осаму и вновь переводит на него взгляд. Голубые глаза расширяются, стоит ему увидеть след от удавки, а в голове бьется назойливо одна мысль:
«Неужели этот идиот опять…?» - мафиози едва заметно стискивает зубы в бессильной ярости. Сколько бы он не говорил про свою ненависть, сколько бы её не лелеял, тревога за жизнь этого придурка оставалась всегда. Понимать, что Дазай может реально уйти из жизни в одну из попыток невыносимо, ведь тогда Чую никто не вытащит с того света, если придется использовать Порчу и это злит еще больше. Злит осознание, что без помощи этого суицидника ему придется умирать, как безвольной марионетке, уничтожая все. Только есть одно «но» - Дазаю плевать на это.
- Я просто не стал ехать в нормальный бар. Недавно с задания, - наконец, отвечает Накахара, наблюдая, как бармен выполняет его заказ и беря стакан. – Тебе-то какая к черту разница, придурок? – резко спрашивает рыжеволосый, крутя в руке стакан с жидкостью, а затем опустошает его и морщится. Выпивка в этом пабе отвратительная, но Чуя заказывает себе еще одну порцию, наплевав на все и спустив внутреннее «я» с тормозов. Он порядком устал от всего за два года, но больше от хождению по тонкому канату, под которым нет ничего, кроме смерти. Длительное использование способности, так или иначе, приводило к активации Порчи, так что приходилось быть осторожнее, если он не хотел умереть. Чуя изредка смотрит на напарника, пытаясь отыскать в его глазах хоть каплю понимания и осознания. Увы, ничего. Глаза Осаму словно превратились в огромные черные дыры, в которых лишь пустота.
Мафиози выпивает второй стакан, как вдруг слышит фразу Дазая, что заставляет перевести на него недоверчивый взгляд. Впрочем, секундное замешательство проходит, стоит Накахаре ощутить мертвую хватку на своем запястье, а потом и дыхание около уха.
«Ты, что, чертова Белоснежка, чтобы тебя от смерти будить?» - проносится где-то в мозгу, пока Чуя смотрит на Дазая. Смотрит и понимает, что злость вновь рвется наружу, потому что он понял, что имел ввиду Осаму. Понял, что шатен все еще проводит траур по Сакуноске, что какая-то часть его души умерла в тот день вместе с ним. Одасаку всегда был для него важен больше, чем Чуя, чем кто-либо из Мафии. Но только перерезать петли приходилось Чуе, бинтовать раны от порезов приходилось Чуе. Вытаскивать его с того света по большей части приходилось Чуе, а не Сакуноске. Внезапно Накахара приходит к выводу, что желает придушить Дазая. Сомкнуть пальцы на этом следе от удавки, надавить и смотреть, как это прекрасное лицо бледнеет, как глаза становятся стеклянными. Как жизнь постепенно покидает человека, чье имя Дазай Осаму.
- Не волнуйся, как только я уйду, можешь хоть до смерти напиться, идиот! – рявкает мафиози, дернув руку, пытаясь высвободить ее из чужой хватки. – Отпусти меня, Дазай! Какое тебе вообще дело до моего здоровья? О себе лучше подумай, – Чуя посмотрел ему в глаза, еще борясь с желанием врезать по его лицу свободной рукой. Как Дазай смеет беспокоиться о нем, после того, как сбежал, зная о том, что Накахара не сможет использовать Порчу. Но он сбежал, чтобы давить свое горе в выпивке и пытаться уйти в иной мир, в то время как Чуе приходится каждый день играть со смертью, зная, что никто не придет на помощь.
В голове нет ни единой мысли. Она совершенно пуста, и создаётся впечатление, что в ней будто гуляет лишь один пронизывающий ветер – словно кто-то при помощи рубильника погасил свет и под покровом темноты нагло спёр всё содержимое, даже не оставив после себя никаких следов. Конечности кажутся лёгкими-лёгкими, и если бы Дазай не смотрел на свою правую руку отсутствующим взглядом, то едва ли понял бы, что у него вообще есть руки. Его тело буквально застыло в невесомости. Пространство вокруг заполнено цветом настолько белым, что, если бы кто-то вздумал его с чем-нибудь сравнивать, даже падающий на землю лёгкими снежинками первый снег показался бы каким-то грязно-серым и безжизненно-тусклым. Такая же мутная плёнка со временем застывает в уставившемся в одну точку взгляде покойника. Бессмысленный взгляд карих глаз будто по привычке ищет хотя бы одно грязное пятно в этом стерильно-чистом мире, чтобы зацепиться за него, но так ничего и не находит, и это лишь заставляет его метаться по сторонам во всё более и более лихорадочном ритме. Пошевелить рукой или ногой невозможно – движение попросту не ощущается в оцепеневшем теле. Грудная клетка, что до этого была практически неподвижна, вдруг начинает ощутимо вздыматься и опадать, позволяя сухому, наэлектризованному воздуху проникнуть в лёгкие. Дазай делает несколько глубоких вдохов и столько же шумных выдохов, прежде чем затихает вновь, устало прикрыв затянутые поволокой глаза.
Спокойствие. Чистое, звонкое, ничем не запятнанное спокойствие прошивает насквозь каждый сантиметр этого места. Индифферентная безмятежность ощущается глубоко внутри и будто в груди размеренно стучит вместе с сердцем в унисон. Хочется как можно дольше оставаться в этой блаженной невесомости и навсегда застыть в этом расслабленном состоянии. Идиллия всего этого пространства проливается прозрачными каплями целебной воды и залечивает ссадины на нежной коже, заново наполняет хрупкую оболочку тем, что было уже давно утеряно, но до сей поры не могло быть найдено. Где-то вдалеке, будто в совершенно другом мире, звучит чей-то бархатный голос. Он кажется знакомым, но сознание Осаму всё ещё заполнено белесым туманом, который лишает способности думать связными предложениями, а не расплывчатыми, нечёткими образами, и он никак не может вспомнить. Голос то отдаляется, становясь едва различимым, то внезапно становится ближе и едва ли не на самое ухо мягким шёпотом поёт о жестокости и разложении, металлическом привкусе гранатовой крови и ощущении чужой прервавшейся жизни на кончиках пальцев. Голос приносит запах пепла и токсичного дыма, который пачкает белоснежное пространство и заставляет его медленно тлеть.
Страх. Тревога. Опасение.
Дазай глухо смеётся где-то чуть ниже мочки вздрогнувшего, видимо, от сдавленного низкого смеха, уха, не отстраняясь, а только сильнее сжимая в тисках хладной руки тонкое, но явно крепкое запястье, которое непременно хотелось сломать. Не отпускает ещё и по причине страха.
— Я не страдаю алкоголизмом, как некоторые, — выдохнул с лукавой полуулыбкой, смотря в льдистые глаза Накахары, забывая, как дышать. — И что же так гложет маленького мафиози, что решил влить в себя литр виски?
Тихо усмехается, надеясь, что печень Накахары наконец откажет своему владельцу, и тот отправиться на тот свет и более не будет мозолить глаза. Хотя, Дазаю было бы грустно, если рыжеволосый умрёт раньше назначенного: но совсем чуть-чуть.
Осаму не верил. Семьдесят на тридцать. Семьдесят – это уверенность в не случайности встречи, а остальные тридцать – случайность. Во всяком случае, Чуя здесь оказался явно не потому, что его мафиозные будни в ошметках крови ему наскучили.
Какая жалость.
— Если я предложу прогуляться, надеюсь, у выхода нас не будут поджидать «чёрные ящерицы»?
Отредактировано Dazai Osamu (2018-05-27 09:33:56)
Он слушает смех Осаму и вздрагивает против собственной воли. В этом смехе нет ничего живого, нет самого Осаму. Накахара ощущает, что его стена рушится от этого смеха. Странно, ведь до этого момента она казалась ему очень крепкой, почти неразрушимой. А сейчас…Сейчас она словно разбивается на мелкие осколки, впуская в его жизнь Дазая. Чуя тихо шипит, то ли от того, что хватка на запястье стала только крепче, то ли от злости на то, что бывший напарник глух к его словам.
На секунду Накахаре кажется, словно Осаму пытается от чего-то оградиться с его помощью, однако рыжий отбрасывает эту мысль, допивает виски и смотрит на шатена, который все еще находится слишком близко к нему. Мафиози делает еще одну попытку высвободить руку, стараясь не смотреть в карие глаза. У него стойкое ощущение, что если он посмотрит в них, то точно сломает свои последние преграды и рухнет в бездну.
- Будто сам ты тут сок пьешь, замаскированный под виски! – огрызается Чуя слегка пьяным голосом, раздумывая над тем, не заказать ли еще порцию, впрочем, решение приходит быстро, стоит ему понять вопрос Дазая.
- Что меня гложит, да? – губы кривится в болезненной усмешке и Накахара делает еще один заказ, прежде чем ответить. – Да много чего и одна из причин сейчас сидит передо мной, вцепившись в мое запястье, как клещ, - он берет стакан и несколько секунд разглядывает жидкость в нем. Внутренний голос предупреждает, что если он выпьет, то шагнет в бездну, имя которой Дазай Осаму.
Только вот Чуе уже наплевать.
«Я умер, когда ты разворошил мою боль» - с этими мыслями он выпивает очередной стакан виски. Сидеть с Осаму сейчас, все равно, что прыгать с высотки, не используя гравитацию, с целью разбиться к черту об асфальт.
Накахара никак не может понять, что переполняет его больше боль или ненависть, но разбираться в этом нет желания. Он бросает взгляд на Дазая, предчувствуя поток не нужных слов, готовых вырваться в его адрес.
Противно.
- Черт возьми, Дазай. Как у тебя хватает наглости интересоваться о том, что меня гложит? Ты ведь даже не объявился за эти два года, кретин! – Чуя тихо смеется и изучает взглядом пустой стакан. – Тебе никогда не было интересно, как я работал без тебя? Как пытался не использовать Порчу, чтоб не сдохнуть, – с каждой фразой в голове всплывали воспоминания о всех одиночных заданиях. А ведь Мори мог его отправить на такое задание, где нужно было бы использовать Порчу и умереть.
Больно.
Чуя много еще чего хочет сказать, но фраза собеседника меняет ход его мыслей.
- Думаешь, я таскаю за собой телохранителей, чтобы защититься от такого предателя, как ты? Нет, - он презрительно хмыкает, - я приехал сюда один. С какой стати мне надо составлять тебе компанию в прогулке?! – рычит рыжий. – Тебя же никто не волнует, кроме себя. Вот и успокаивай свою чертову боль в одиночку! Как-то два года справлялся ведь!– раздражение Накахары достигает придела и он замолкает, чтобы не наговорить лишнего.
Пропускает меж костлявых фаланг рыжие, точно пламя, пряди, наблюдая, как они россыпью прилегают вновь к плечу Накахары – незабываемое зрелище. Взгляд прямо в глаза – равносильно смерти. И Дазай умирает. Мгновенное поражение, когда чужое, немного сбивчивое, дыхание щекочет кожу лица, заставляя встрепенуться, почувствовать себя так, будто спину окатили холодной водой – проснуться. Он отпускает чужую руку, немного дёргано, будто стараясь не обжечься. Но на мертвенно-серой коже рук остался невидимый, но ярко ощутимый след: тепло чужого тела. Руки дрожат, а вслед им и вздымающая грудь, сопровождающаяся тяжёлым дыханием. Он будто учится заново дышать. А может так и есть на самом деле.
Сердце, что темнее черни неприятно тянет. Приходиться успокоить дыхание, пытаясь вообще не дышать. Ведь любое движение диафрагмой означало тянущуюся боль в области груди. Вдох-выдох. Ясность возвращается, возвращая и власть холодному рассудку.
— Тебе понадобятся огромные клещни, чтобы избавиться от столь противного клеща, как я, — приподнимает уголки губ, замечая за собой, что улыбаться становиться всё тяжелее. — Разве ты не должен был радоваться, что твои нервы теперь в безопасности и нет причины использовать твою способность?
Была бы воля, Дазай бы непременно взял бы линейку, чёрную ручку и отчертил толстую линию, которая бы ограничила его от Накахары. Или две. Или три толстых линии.
Потому что, Чуя ослепляет. Потому что, слишком живой. Слишком разрушительный. Человек, чья кровь состоит отнюдь не из эритроцитов, а из смерти. Такой желанной Дазаем смерти, остающейся всё так же недосягаемо далеко.
Но главная причина ненависти к Накахаре заключается в до смешного простой вещи – привязанность.
Проходит ровно десять минут, Дазай и вправду высчитывал каждую секунду, после чего начинают действовать седативы, выпитые ранее, успокаивая душевные метания. Но, не до долгожданного апогея.
Стакан напротив всё так же наполовину пуст, и здесь не стоит впадать в риторику.
Ему бы хотелось извиниться перед рыжеволосым, ведь только так удалось бы избежать сердечного терзания, что гложет тонной непосильного груза, утягивая к полу, вниз. Хотелось может даже вполне заслуженно получить по лицу, лишь бы не чувствовать, как всё нутро, не способное найти себе места в столь тесной оболочке, как тело, разрывается по кусочкам. Но сделать он этого не сможет. Ему всегда давались с превеликим трудом всякие межличностные отношения, и партнерские отношения с Чуей это не обошло стороной. Легче было винить себя, ненавидеть, но не извиниться в полной мере, как этого заслуживает рыжеволосый. А он, по мнению Осаму, заслуживает явно не того, что произошло два года назад.
Но, вновь, возвращаясь к проблеме уже личностного конфликта, шатена так же останавливала его вторая сторона. В отличие от первой, что предпочитала самоуничтожение во благо другим, эта сторона личности Дазая искала уничтожение всего того, что находится в поле зрения, порой заскакивая и за границы. И может быть, когда-нибудь, ему всё же удастся воссоединить эти две части воедино, не метаясь из крайности в крайность, идя в ногу с постоянством. Но, постоянство непостоянства, тоже постоянство, не так ли?
Если Дазай и имел душу, или что-то наподобие этой субстанции в двадцать один грамм, то больше это нечто напоминало выкуренную до фильтра сигарету. Никогда не горела, всё время тлела, а в конце и вовсе ненужным куском мусора потерялась под ногами прохожих. В конце концов, и жизнь его ничего не стоит. Её можно выбросить в любой момент и ничего в мире не изменится, лишь может быть добавится могильная плита на кладбище. Но Дазай бы предпочёл кремирование, нежели отравлять землю. Он и так много пускал яда при жизни.
— Мне приснился сон, где я гулял среди деревьев. Их форма ничем не отличалась от какой-нибудь сливы или вишни. Низкорослые, с тонкими хрупкими стволами. Да и цвет их нельзя было назвать необычным. На зеленом фоне белые вкрапления. Но если подойти поближе и хорошенько рассмотреть, то можно было заметить, что цветки такого дерева зеленее самой свежей и сочной травы в начале лета. А листва белоснежная, как снег. Когда я проснулся, я еще долго лежал и думал. Ведь действительно. То, что кажется таким обычным с первого взгляда, при тщательном рассмотрении представляется совсем иначе.
Дазай сидит, склонившись над гранённым стаканом, что кажется насмехался над шатеном, что находился далеко не здесь, а где-то в своих мыслях, в своей вселенной, что подобно умирающей звезде сжималась до атома, взрывалась, рождая сверхновую, а после всё начиная сначала, пока не возродится из коллапса чёрная дыра, что наконец поглотит остатки ненужного… Ненужным как раз таки и являлись: мысли, эмоции, жизнь.
Дазай сидел, пытаясь воспроизвести на лице улыбку, что приносила боль, заставляла чувствовать, как всё рушится внутри, ломается. Но это было лучше, чем сердце, что не выдерживало, трещало по швам от нескончаемого потока эмоций.
Отпивает, горький напиток, представляя, что это и есть его собственная жизнь. Такая же горькая, комом стоящая в горле. И эту горечь нужно было чем-то разбавить, но ничего должного под руку не попадалось, или мастерски пропускалось мимо взгляда тёмных глаз, оправдывая своё решение тем, что таким как он, просто суждено вечно скитаться в одиночестве, даже не пытаясь найти счастья в другом человеке или элементарно в любимом занятии.
Горечь от виски крепко оседает на языке, в то время, как сердце всё ещё буйствует на пару с разумом.
— Кому я еще могу рассказать о своем одиночестве? Я окружен людьми, которых я могу назвать близкими. Но я не могу подойти и сказать им: "Хэй, привет. Ты знаешь, мне так одиноко". Потому что знаю, что у всех и так своих забот хватает. Иногда я ловлю себя на мысли, что веду диалог в своей голове. Сам себя успокаиваю, сам себе жалуюсь, даю советы. Но бывает, что захожу в тупик. И тогда мне становится страшно.
Дазаю всегда казалось, что его окружают не люди, а лишь их подобие. В этих существах не было ничего человеческого. И в тоже самое время, сам Осаму был ещё хуже. Но Чуя не был таким… По крайней мере, именно так всегда считал самоубийца.
Раньше ему доводилось искать то самое время, когда он стал думать о собственной смерти, как о чём-то нормальном. Теперь же, он ищет с какого момента чувства стали щемить в груди, с какого момента он стал задыхаться, касаясь чужой кожи, с какого момента тело пробивают судороги, стоило вырваться из чужих уст собственному имени. С какого треклятого момента, он стал настолько уязвим, что не заметил, как заболел другим человеком?..
— Ты единственное что у меня осталось, понимаешь всю свою важность?
Отредактировано Dazai Osamu (2018-05-27 09:33:12)
Накахара вздрагивает, стоит чужим пальцам коснуться его волос. Он смотрит на Осаму, а в горле так и стоит вопрос «Какого хрена ты творишь?!». Но стоит Дазаю упомянуть про способность, как наваждение испаряется, рождая внутри злобу. Серьезно? Этот ублюдок серьезно считает, что Чуе можно не использовать способность? Накахара желает свалить на него гору или, чтобы на голову Осаму прилетел метеорит, или пусть он утопится, но лишь бы не слышать этот бред. Может своим уходом он и спас нервы Чуи, но никак не жизнь.
- Если ты серьезно считаешь, что я не использую способность, то ты явно стукнулся головой, кретин! – зло выплевывает Чуя и просит налить последнюю порцию виски для него. Он сегодня и так сломал все барьеры. Достаточно. Про то, что Порча может «проснуться» и без призыва, Чуя умалчивает. Он не верит, что Осаму вновь станет его напарником, если услышит «Знаешь, Порча активируется, если я долго использую обычную форму способности». Чуя не верит, поэтому решает промолчать. Лучше он доведет когда-нибудь себя до ее активации и умрет в собственном безумии, чем скажет про это Дазаю.
Накахара отпивает виски и слушает слова Осаму, не пытаясь что-то сказать, понимая, что бывшему напарнику надо выговориться и плевать о чем. А еще понимая, что его надо выводить из этого дрянного места, а то реально до суицида допьется. Чуя вздыхает и стискивает руку в кулак. Кое бы не одобрила его привязанность к этому замотанному придурку. В Мафии возможно все, кроме привязанности, потому что она может убить лучше всякого оружия. И за такую привязанность он ненавидел Осаму, для которого вынужден был стать ангелом-хранителем по приказу Огая и присматривать за ним днем и ночью.
Поначалу ему казалось, что до привязанности дело не дойдет, ведь они лишь напарники. Но потом Чуя понял, что ошибся, потому что какие-то чувства к этому идиоту стали постепенно появляться, оплетая душу своими колючими ветвями. Каждую свою ночную проверку рыжий опасался, что обнаружит Осаму где-нибудь мертвым, потому что смерть Дазая означала смерть Чуи от очередного призыва Порчи. А теперь это чудовище сидит и говорит, что ему не к кому идти со своими переживаниями, словно все годы их работы для Дазая превратились в сплошное «ничто».
Накахара быстро выпивает оставшийся виски и смотрит на бывшего напарника, желая перерезать ему глотку. И это желание лишь усиливается, стоит Дазаю заговорить про его важность в своей жизни.
«Не тебе о моей значимости для тебя говорить, подонок!» - думает Чуя, борясь с желанием врезать Дазаю как следует. Потому что он опять проехался по больному, ведь Накахара прекрасно понимал свою значимость, но понимал ли это Осаму. Возможно, что нет.
- Тебе явно нужна прогулка, а то наговоришь всякой чуши. Идем, - с этими словами Чуя поднимается со стула и, чуть шатающейся походкой, идет к выходу, понимая, ему тоже не помешает свежий воздух.
Отредактировано Nakahara Chuuya (2018-05-24 14:02:03)
Шатен усмехается, неестественно кривит губы в подобии улыбки, поднимая взгляд на рыжеволосого. В слегка расширенных зрачках голубоглазого эспера отражается лицо Осаму. И последний смотрит не на своё покорёженное отражение, а именно в глаза. Они цепляют, заставляют неотрывно, затаив дыхание, смотреть: любоваться. И это знакомо до боли, но не вызывает абсолютно никаких эмоций. Собственно, никогда и не вызывало.
Он смотрит, не может оторваться от столь знакомого лица. Украдкой пытается найти хоть что-то поддельное, но находит лишь открытую искренность. Накахара слишком наивен и слишком открыт. Слишком хорош и слишком убийственен. В Накахаре много этих самых «слишком». Дазаю казалось будто перед ним сейчас был не человек, не бывший напарник, из-за которого Осаму страдал от своеобразного воспитания Мори. Нет. Перед ним было нечто другое, может даже божественное. То, что так хочется уничтожить своими собственными руками, заставить корчиться в агонии. Разрезать алебастровую кожу острым лезвием, обнажая тонкие голубоватые венки. Вырисовывать на спине каплями горячего воска иероглиф «смерть». Цеплять за огненные локоны, оставляя в руке клочки волос. Сделать всё возможное, чтобы превратить этот ясный взгляд в измученный, побуждающий продолжать начатое, пока игрушка не сломается…
Может именно поэтому Иисуса повели на Голгофу?..
— Ещё в детстве стукнулся головой, — спокойно отвечает на одну из гневных тирад, плавно опуская стакан на деревянный стол. Склоняет голову и открыто рассматривает Накахару со слабым кошачьим прищуром глаз, съедая оного в один присест.
Слабо приподнимает уголки губ, задействовав большое количество мышц лица, и топит это подобие снисходительной улыбки в стакане с крепким виски.
Небрежно кидает деньги на барную стойку, обещая, что вернётся ещё. Безбожно врёт, зная, что в сторону этого бара и шагу больше не ступит. Поднимается с насиженного места, ловко спрятав руки в карманы плаща цвета Сахары. У Дазая было поползновение подойти и взять Накахару под руку, помочь шатающемуся эсперу дойти хотя бы до двери, но это желание сменилось прихотью увидеть, как Чуя расшибёт себе лоб, врезавшись прямиком в косяк.
Побочный эффект от таблеток, что ранее отяжелял сознание и тело, отходит на второй план, и Дазай чувствует себя обновлённым, готовым к новым грехам и постижениям. В глазах всё ещё остается лёгкий туман, делая взгляд немного рассеянным, а зрачки увеличенными. Можно подумать, будто сейчас он под лёгким наркотиком. А может, вполне так и есть. Никто же никогда не узнает, что в изгибе локтя всё ещё виднеются несколько следов от иглы, а в дальнем ящике лежит конверт с белыми таблетками, которые раздобыть, будучи некогда в мафии, было проще, чем могло показаться на первый взгляд. Но, как бы то ни было, это маленький секретик Дазая. Который он не будет разглагольствовать кому-либо.
Услужливо открывает дверь, намерено соскальзывая между Накахарой и дверью, оставляя того без какой-либо опоры, лишь бросив прищуренный взгляд через плечо, и пожав плечами. Как глупо напиваться тому, кто пьянеет от одного бокала красного вина.
Ночная Йокогама была красивой. Особенно в центре, особенно не здесь. Захолустья и мрачные дворы, ничего более... Дазай глубоко и громко вдохнул воздух, с полуулыбкой на губах выдохнув. С лукавым взглядом взглянул на обладателя огненных волос, что при свете фонаря рядом с вывеской названия бара, казались ещё пламеннее.
Глазами медленно прошелся от макушки до таза уверенным взглядом, завороженно, но между тем отстраненно глядя в глаза.
— Займёмся, — сделал нужную паузу, вкладывая всю двусмысленность в интонацию, — двойным самоубийством?
Отредактировано Dazai Osamu (2018-05-27 09:32:11)
Накахара не отвечает на реплику Дазая, думая, что его бывший напарник неслабо стукнулся, возможно, даже мозги отбил, раз суицидом занимается. Путь от барной стойки до входной двери кажется ему долгим, почти бесконечным. Где-то совсем рядом проходит Дазай, однако эта сволочь даже не удосуживается помочь Чуе. Впрочем, мафиози помощи не ждет и нетвердо подходит к выходу, ожидая пока Дазай откроет дверь. Накахара чертыхается, когда ощущает, как бывший напарник проскальзывает между ним и дверным косяком, лишая эспера такой надежной опоры.
Несколько секунд в попытках устоять на ногах, пока пальцы левой руки вновь не хватаются за спасительный косяк, и Накахара выходит на улицу. Ветер ударяет в лицо, немного облегчая состояние, но не отрезвляя голову. Чуя стоит неподвижно, вдыхая ночной воздух и спиной ощущая присутствие Осаму. Было странно, что этот идиот еще здесь. Почему он не свалил в какую-нибудь дыру и не остался там? Накахара поворачивается в пол-оборота и смотрит на шатена. Поведение суицидника настораживает, но, увы, не до той грани, когда разум готов кричать «беги». Хотя, если бы Чуя мог увидеть глаза Дазая, он бы непременно ушел, сел в машину и уехал отсюда домой, оставив бывшего напарника в одиночестве. Но он не видел, а выпитое виски благополучно отключило инстинкт самосохранения.
Спокойствие Чуи резко обрывается, словно натянутая струна, стоит Осаму произнести слова про суицид, эту долбанную фразу. Мир Накахары переворачивается с ног на голову, затопляемый яростью. Неужели, все те слова в баре очередной фарс и его опять надурили. Руки непроизвольно сжимаются в кулаки, мафиози поворачивается к бывшему напарнику. За своей злобой Чуя не заметил ничего – ни двусмысленности фразы, ни тот взгляд, которым одарил его Осаму.
- Ублюдок! Минуту назад чуть ли не изливал мне душу, а сейчас уже вновь берешься за старую пластинку! Не надоело?! – он быстро подходит к шатену и с силой встряхивает его, будто Дазай не человек, а тряпичная кукла. Взгляд цепляется за карие глаза, и какая-то нехорошая мысль прокрадывается в мозг, только, кажется, отступать некуда. Кое бы точно осудила его за тягу к алкоголю и импульсивность. И если встреча с Дазаем это падение с высотки, то Накахара уже летел вниз, чтобы разбиться на тысячу осколков.
Он прячет руки в карманы, строя невозмутимый вид, когда внутри вновь рушится всё. Назревает вопрос: а осталось ли чему-либо разрушаться? Но, зачем ему смотреть на разруху внутри, если у него есть возможность устремить взгляд в целый, нетронутый ничьей жестокой рукой мир снаружи? Глядя на бесцветное небо, что придавало карим глазам карминовый оттенок, можно было легко поддаться приторной иллюзии, которая умоляла поверить в то, что этот мир всё ещё совершенен. Что этот мир вообще когда-либо был совершенен. Вечное небо говорило – совсем тихо, шептало слабым голосом на ветру шелестящих листьев, словно боясь, что его может услышать кто-то ещё, – будто когда-то, очень давно, так далеко в прошлом, что никто уже и не помнит, у людей были чувства, не было пролито рек алой крови во время бесчисленных войн, а воздух был чище – вовсе не пропитан вредными испарениями и людской желчью. Будто солнце было ярче и светило для всех, а не только для тех, кто умеет ждать и верить, не было бедности и неравенства, не существовало зла.
Дазай хочет поверить этому спокойному шёпоту, хочет быть ещё наивнее, глупее, хочет считать этот мир, стремящийся к падению, идеальным. Хочет, но не может. Потому что помнит, кто он. Потому что прекрасно видит, что творится вокруг. Потому что знает о тёмной стороне, как никто другой. И катастрофой будет, если забудет он хоть что-то из этого. Марающую кожу кровь с рук не отмыть, страшные грехи никак не замолить, душу чёрную не отбелить. Ведь угольно-чёрному никогда не стать чисто-белым. Только противным грязно-серым.
Но после, оборачивается в сторону, вслепую находя Накахару, что стоит возле двери, ведущей в бар. Лунные лучи как-то по волшебному отражались на его лице, что заставляло лишь наиграно улыбнуться, нарочито вновь поднять взор к небесам. Нащупать пальцами в кармане светлого плаща пачку крепких сигарет, достать одну, да поднести к губам.
Затяжка. Долгая и мучительная для простуженных лёгких. Но ему, Дазаю, нравится причинять себе вред. Это приносит смысла, это вызывает улыбку на сухих губах. Это настолько неправильно, но и обратного пут нет, или его просто на просто не было изначально.
— Забавно, что ты всё ещё жив, Чуя. Уверен, что в следующий раз Порча поглотит тебя, — ломанным голосом произносит на ушко Накахаре.
Хмыкнуть и пройти мимо, специально чуть задевая плечом, показав всё своё пренебрежение. В какой-то степени, Дазай признавал, что давно привык ненавидеть своего напарника. Этот гнев и ярость придавали ему..., какого-то смысла. Во всяком случае, даже эта ненависть была намного лучше, чем всепоглощающая пустота. И эту самую пустоту нужно было чем-либо заполнить, неважно чем. Содержимое порой не так значительно, как бессодержательность. И вот сейчас, этот внутренний вакуум, суицидник вновь заполнял тем, что пытался вывести Чую, заставить и вправду задуматься о своей смерти. Потому что ему, Дазаю, доставляет удовольствие ломать жизни людям, в частности стойким, или тем, кто считает себя таковым, но впадает в дрожь от одного лишь нечеловеческого взгляда тёмных глаз шатена.
Осаму довольно улыбается, замечая пьяный румянец рыжеволосого: лицо приобретает розоватый окрас на щеках, за ушами и чуть ниже скул, и подобная картина завораживает. Даже немного завидно оттого, что Накахара способен уйти в опьянение с головой от одного лишь бокала, в то время, как суициднику понадобятся литры крепкого алкоголя, чтобы просто унять головную боль. Он никогда не ощущал опьянения, собственно никогда не страдал и похмельем. Дар или проклятие свыше, тут уж как поглядеть…
— Как же тебя разнесло, приятель, — последнее слово неприятно вяжет язык, что хочется поскорее промыть рот под проточной водой.
Подхватывает тело рыжего, не даваяя тому возможности упасть, скользя рукой по широкой спине, выводя линию по выделяющемуся сквозь одежду позвоночнику, останавливая ладонь на талии, даже на крестце, прижимая к себе.
— Скажи, что рад меня видеть, — произносит на ухо, вдыхая аромат дорогого мыла, (Дазай не знал, как пахнет буржуйское мыло, но казалось что именно так), лёгкий шлейф вина, вперемешку с перегаром от виски и природный запах Чуи. Стоит признать, что слегка дурманит, а желание преобладать становится всё выше, пробивая все границы разумного. Но, ведь всегда можно сослаться на алкоголь...
«Я тоже надеюсь, может моей смерти хватит, чтобы ты хоть раз не вел себя как идиот» - эта мысль тает в пьяном разуме, оставаясь невысказанной. Это лишнее, распинаться так перед этим придурком. Чуя ухмыляется. Ему на миг кажется, что внутренности Дазая красиво смотрелись бы на стенах домов, лучше всяких полотен. Во сто раз лучше…
Возможно, так и было бы, не имей шатен способность к обнулению, но, к своему счастью, Дазай владел Исповедью, что позволяла каждый раз усмирять способность Чуи. Накахара злиться на себя и старается засунуть мысли о напарнике куда подальше, только бы не думать о нем. В своих попытках рыжий слишком поздно замечает вольность Дазая, очнувшись только от ощущения пальцев на спине.
«Твою мать, Дазай!» - по телу прокатывает дрожь и Накахара прикусывает губу, стараясь справиться с ощущениями, потому что суицидник точно воспользуется слабостью напарника в свою пользу. Он готов проклясть себя за то, что тело отзывается на это прикосновение.
- Заткнись! Мое состояние тебя не касается! – резко отвечает Чуя, держа себя в руках, чтобы голос не дрогнул. Мафиози кажется, что его разделили надвое, стоит только Осаму прижать его к себе. Накахара понимает, что если он ничего не сделает, то придется наступать гордости на горло, чего он сделать не может. Впрочем, какая-то его часть, затронутая алкоголем, вовсе не против довериться напарнику, даже если Дазай всадит сейчас ему нож в спину. Другая же взывала к разуму, отчаянно захлебываясь в голосе шатена. Чуя прячет кривую улыбку в плече Осаму, слушая его и застывая словно статуя, стараясь собрать себя воедино. Сказать, что рад видеть, да? Возможно, себе Накахара готов признаться, но не Дазаю, ведь для него это лишь веселая игра.
Чуя делает вдох, наплевав на то, как это воспримется, потому что совладать с собой сложно. С этой чертовой тягой сложно. С затуманенным разумом сложно.
- Пошел ты к черту! Пусти! – он с силой толкает Осаму в грудь, чтобы только вырваться. – Только дай мне повод, я тебе глотку перережу! – с этими словами Накахара, пытается нанести ногой удар в живот бывшего напарника.
Отредактировано Nakahara Chuuya (2018-05-28 14:43:11)
Октябрьский вечер. Воздух, впитавший в себя всю хандру столь депрессивного времени года, но столь прозаичного и красивого. Холодные лапы тоски проникали под тонкий слой одежды, крадя последнее тепло, которого Дазаю катастрофически сейчас не хватало. В полуметре от фонарного столба находилась поистине вековая скамья, чьи деревяшки кажется тотчас рухнут, стоит на них лишь чуть надавить весом. Размокшая шаткая древесина слишком подходила под описание внутреннего угнетения, что творилось внутри темноволосого.
…это всё не то. Не те глаза, в коих кроилась серость, придававшая взгляду серьёзности. Не тот голос, который очищал тёмные уголки души, даря покой. Не те руки, от которых веяло теплом и надеждой.
Сейчас перед ним не то, что он хочет защитить. Сейчас перед ним то, что так стремительно хочется разрушить.
Дазай поддаётся толчку, тут же отходя в сторону, не давая Накахаре и шанса попасть. Улыбается больше по привычке, нежели его на самом деле рассмешили слова рыжеволосого эспера. На мгновение отвлекается, снова бросив безжизненный взгляд внутрь себя. И этого мгновения хватает, чтобы барьер упал.
— Чуя, если я так надоел тебе, то простой убей меня, — усмехается, переводя взгляд с разваливающейся скамьи на Чую, в следующую секунду сильно токлая его от себя. Обманчиво ласково приглаживая рыжие пряди, которые в следующую секунду сжимает, впечатывая мафиози затылком в обшарпанную стену.
Он давится своей обидой и злобой. Его тошнит этим убийственным месивом, гнев разрывает его внутренности и диким зверем бьётся внутри, словно пытается вырваться наружу и понестись рвать и метать все, что так методично и со скоростью разрушило чужую жизнь и уничтожило множество других.
— Сейчас я переживаю двойной абстинентный синдром, — на выдохе произносит Дазай в горькие губы Накахары, всё ещё больно держа чужие волосы. — Снижаю дозу кветиапина вдвое, а с тобой завязываю, бросая резко. Чем реще, тем больше боли, и вероятность больше, что навсегда. Так что меня так сейчас раздражает? Осознание, что мы с тобой до сих пор в одной лодке? Или осознание того, что мои руки трясутся от одной мысли, что мне нельзя убивать?
А ведь и убийство в некоторой степени является наркотиком… очередным наркотиком, на который подсаживаешься невольно-добровольно. Но даже так, это не сравнится с разрушающей силой того урагана, что несёт в себе ураган привязанности, в частности недобровольной, коей эта самая привязанность обычно и выступает. Дазай и по сей день не признается себе, что зависим от людей, а некоторые из них и вовсе начинают вшиваться под плоть, проникая вглубь чернильного сердца. Накахара не был исключением. Очередная беспардонная привязанность, от которой кажется не избавиться никак. Один образ рыжеволосого оживляет в памяти миллионы воспоминаний. И всё это сравнимо со спичкой, от которой может сгореть целый лес.
Раз-ру-ши-тель-но.
Но, никто не виноват в том, что Дазай такой слабый, ранимый, закрытый. Никто.
— Прости, — хрипло выдохнул он, выпуская рыжие пряди волос, делая шаг назад. — Довести тебя до дома? Ты совсем на ногах не стоишь.
Он пообещал и не нарушит данное слово. Поскольку, то слово осталось последним воспоминанием. Поскольку, не хочет больше терять то, что любит, чем хоть каплю дорожит. Поскольку знает, что в его жизни есть что-то, что спасёт, что поможет и исцелит. Вполне не сразу, вполне не так мягко, но исцелит раны прошлого.
"Не давай надежду людям, пережившим трагедию. Они используют тебя, словно пластырь, а после выкинут в первую мусорку, стоит ране затянуться."
Конечно, как можно было надеется, что он попадет цель, Дазай с легкостью ушел от удара и Чуя проклинал все на свете: Осаму, Мори, свою слабость к вину и этому уроду, с вечной улыбкой на лице. А главное – свою способность, ведь эта она привязала его к Осаму, сделав так, что шатен стал для него одновременно наказанием и спасением.
Отвратительно.
Чуя сверлит суицидника взглядом, сжимая руки в кулаки до боли и слушая его. Паразит. Опять за свое. Накахара чувствует, как гнев накатывает на него, словно волны на песчаный берег. Захотелось взять нож и метнуть ублюдку в голову, чтоб больше не метался в своих поисках смерти. Но он не может, потому что тогда умрет вместе с ним, сначала фактически, а затем и физически.
Невыносимо.
- Замолкни! Я руки марать в твоей крови не собираюсь! – чуть ли не кричит, осознавая свой тупик. Внезапно Накахара ощущает резкий толчок, от которого устоять на нетвердых ногах невозможно, затем касание к волосам, однако в следующую секунду мафиози кривится от боли, когда Дазай хватает его за волосы и Чуя чувствует затылком удар о стену.
«Паскуда! Чтоб тебя!» - острая боль туманит разум и Накахаре только чудом удается удержаться на ногах, впрочем, Осаму не дал бы ему упасть. Волосы выдрал, но не дал бы. Чуя смотрит на шатена, слушая его и сжав губы. Кажется, будто он превратился в каменное изваяние, только тихое шипение выдает то, что он еще жив. Чуя слушает внимательно, ощущая чужое дыхание на своих губах. Слушает и молчит, только на словах про то, что они в одной лодке губы непроизвольно кривятся в усмешке.
Эта фраза звучит так фальшиво, потому что они уже порознь.
- Говоришь мы в одной лодке? Нет, - голос снижается до шепота, - ты уже за бортом, - Чуя вдыхает. – Это был твой выбор, покинуть организацию и я очень удивлен, что босс не отдал приказ тебя убить, - он замолкает, оставляя многие слова при себе, чувствуя, что всадил сам себе нож куда-то под ребра. Вся эта боль словно возвращается заново. Накахара закрывает глаза, стараясь прийти в себя. Открывает их, когда слышит хриплое «прости» и недоверчиво смотрит на Дазая, который предлагает помощь. На губах, сама собой, появляется ядовитая усмешка, потому что Накахара понимает в кого превращается Дазай и это бесит еще больше.
Чуе хочется ответить отказом, приправив его оскорблениями, и уйти, но это отходит на второй план, стоит лишь немного отойти от стены. Мало ему виски было, так еще этот удар. Как вообще можно было быть таким опрометчивым? Затылок еще пульсирует болью и мафиози прикрывает лицо рукой.
- Сначала приложил меня об стену, а теперь предлагаешь помощь, скумбрия? – огрызается он и фыркает, потому что идею доехать самому домой придется отбросить. – Ладно, черт с тобой, отвезешь. Дорогу знаешь ведь, - цедит сквозь зубы и подбирает плащ, упавший тогда, когда Чую толкнул Дазай. – Идем, я не собираюсь на твою рожу век смотреть, - бросает он и нетвердым шагом направляется к своей машине, проклиная этот вечер.
Отредактировано Nakahara Chuuya (2018-05-30 20:59:09)
Азотистый воздух приятно наполнял лёгкие, даже не хотелось уходить куда-либо, хотелось остаться здесь, развести руки в стороны, да отдаться потоку ветра, что сквозит во все душевные дыры, вычищая от лишнего.
Дазай много думал, что крайне не любил. Всякий раз, когда в голову приходил очередной сумасбродный поток мыслей, то он погружался в глубокое самокопание, из которого иногда не мог выйти самостоятельно. Не любил, когда в голове всплывали всевозможные вопросы, не любил, когда прошлое било по настоящему, норовя вывести из колеи. Но благоговел перед вечерами в компании хотя бы одной живой души и неважно кто это, важно, что человек.
На Чую смотрит скептично, всматриваясь в лазурь его глаз; любуясь отражающимися злостью с нотками пожизненной усталости. А после крайне наиграно смеётся. Не собираясь пока что-то предпринимать, тихо отвечает:
— Ты не понял мою мысль, я не имел в виду мафию. В прочем, не важно.
Может Накахара и понимал его, может понимал, но по-своему, но он хотя бы старался за все их годы знакомства понять. И Дазай это ценил, но никогда не признает, каждый раз бросая колкие слова в адрес рыжеволосого. Такая вот у них игра.
Прячет руки в карманы плаща, идя следом за Чуей, что вот-вот, да и упадёт. И пусть. Украдкой посматривает на ладони Накахары, с непреодолимой охотой взяться за чужую руку. В прочем, так и делает. До автомобильной парковки остаётся пара метров, а Дазай цепко хватается за ладонь рыжего, примечая холодную ткань перчаток. Выпускает так же неожиданно, как и берёт, останавливаясь перед машиной бывшего напарника.
— Я не предлагаю тебе помощь лишь из-за того, что я становлюсь якобы хорошим человеком, отнюдь. Всё из личных побуждений.
Садится на водительское кресло, тут же открывая окно, дабы впустить хоть чуток кислорода в салон, где витает хоть и лёгкий, но явный запах никотина. Дазай уверен, что ладони и губы Чуи тоже уже впитали в себя эту отраву, дополняя образ рыжеволосого. Когда-нибудь проверит свои догадки в реальности, а пока что рёв мотора заглушает всю ту сумбурность этой ночи…
Вы здесь » BUNGOU STRAY DOGS » .игровой архив » Встреча с тобой, как падение с сорокового этажа.
