Джон молча шел  вдоль берега. Номинально он все еще находился в Америке, но по ощущениям, это была уже Мексика. Она тихо окружала, захватывая все больше власти. Незаметно проступала в названиях закусочных, в людях смешанных кровей, моделях пыльных машин. Стейнбек чуть повернул голову вбок и посмотрел на волны, что мягко окатывали песок. Казалось, береговая линия бессмертного, бесконечного океана должна была стереть все границы и различия, что условно установили люди, но для Стейнбека эти условности сейчас имели значение. Ему жизненно необходимо было забраться как можно дальше от человеческого глаза, найти такое место, где его не могли бы побеспокоить. Разведка в этом помогла.
У Джона была карта, но он почти не сверялся с ней, двигаясь по наитию. Южанин гнал вперед семерых галловейских бычков, наблюдая, как багряно переливается  черная шерсть животных в отсветах  садящегося в воду  солнца.
Наверное, можно было отдать приказ, чтобы бычков заранее доставили в отмеченное на карте место, но эсперу такая мысль казалась чуть ли не кощунственной. То, что он собирался сделать, было глубоко личным, настолько личным, что-то имело привкус безумия. Будь  у него достаточно времени, он бы и берег постарался разведать сам, однако в одиночку на это бы ушли недели.
«Пора  переучиваться полагаться во всем только на себя. Хотя… Хочешь сделать хорошо – сделай сам»
Джон опустил руку в карман наплечной сумки и коротко прошелся пальцами по небольшой каменной статуэтке. Несмотря на то, что летний вечер дышал теплом, по позвоночнику пробежал холодок, а волоски на руках поднялись вертикально вверх. Эспер инстинктивно провел свободной ладонью по предплечью, чтобы успокоить внезапно взбудоражившееся тело. Жест был бессознательный, внимание Главы Гильдии было по-прежнему приковано к каменному идолу, лежащему в сумке, что мягко похлопывала его по боку, раскачиваясь в такт шагам.
Достать эту статуэтку было делом непростым,  пришлось очень постараться и методы, которые он в конечном итоге задействовал, оказались, мягко говоря, незаконными.
Гротескная фигурка притягивала Джона, ему хотелось достать ее, снова рассмотреть, потереть ее подушечкой большого пальца, прижать к бедру, ощутить ее влажную, почти живую прохладу. Пока он отказал себе в этом.
Сейчас Джон уже точно не мог вспомнить, что было раньше – идол или сны. Кажется, все-таки сны, иначе как бы впоследствии он узнал этот каменный фетиш, что нес с собой?
Через несколько месяцев после падения Фицджеральда, Стейнбек явственно понял, что ему рядом нужен тот, кому можно полностью доверять, тот на кого можно положиться, тот, рядом с кем можно расслабиться. Ему нужен был Лавкрафт. Это осознание медленно, но неотвратимо крепло, разрастаясь внутри день ото дня, точно неоперабельная опухоль. 
У эспера не было ни одной идеи  с чего стоит начать поиски уснувшего напарника, но ответы пришли сами собой, словно их прошептал кто-то на ухо. Они явились в ярких, болезненно-красочных снах, после которых Джон просыпался в поту, с нездоровым возбуждением во всем теле. По ночам он видел странный циклопический город, из огромных монолитов, покрытых илом и источающих потаенный ужас, точно кровавый пот. Это была могила, в которой спал его друг.
- Вечно лежать без движения может не только мертвый,
   А в странные эпохи даже смерть может умереть…
Он сам не заметил, что произнес слова вслух. Откуда они? Вспомнить не получилось. Может быть, он услышал их в одном из древних, точно шумерские города, сновидений, или же увидел в какой-нибудь жуткой книге, из тех которыми обзавелся в большом количестве в последнее время.  В тех пугающих книгах с переплетами из странной кожи, он прочел детали  ритуалов, благодаря которым язычники пробуждали от забвения своих богов. Тогда же он узнал, что сны о гробницах видят преимущественно люди тонкой душевной организации – жрецы и поэты.
Джон обладал материалистичным складом ума, но он вырос на южной ферме, где сверхъестественное всегда тесно переплеталось с обыденностью, где страшные чудеса были неотъемлемой частью жизни. Рассудок Стейнбека был открыт необъяснимому, вневременному Зову. Сейчас молодой эспер  собирался совершить нечто выходящее за рамки понимания обычного человека, но он не чувствовал себя неловко или глупо, напротив, по мере приближения к отметке на карте, его решимость только крепла. Сердце Главы Гильдии забилось быстрее, а зрачки, расширившись, заполнили собой почти всю радужку.
Он добрался.

-----

Это была небольшая  мирная бухта, на многие мили вокруг ни одной живой души. Недалеко от берега матово поблескивал крупный плоский камень, напоминающий алтарь неизвестной цивилизации, вымершей за много веков до прихода людей. Вокруг него семь высоких крепких кольев, смотрящих вертикально вверх.  Джон направился в сторону камня.
Эспер вынул из наплечной сумки архаичного идола и поставил в центр импровизированного жертвенника. Этот фетиш был конфискован в болотистых лесах  к югу от Нового Орлеана, во время облавы на одну из жутких сект, что время от времени давали о себе знать в самых разных частях света. Обряды, связанные с идолом были настолько изощрены и жестоки, что полиция предпочитала не разглашать деталей. 
Джон выпрямился, расправляя плечи и внимательно посмотрел на статуэтку, невольно залюбовавшись ею. Она была размером не больше восьми дюймов и изображала задумчивое антропоморфное создание с  головой осьминога. Каменное божество имело массу щупалец, чешуйчатое  тело украшали узкие, длинные крылья.
Что-то в этом существе, сидящем на испещрённой иероглифами подставке, тягуче манило эспера. Фигурка казалась нереально живой, почти дышащей. Не подлежало сомнению, что она скрывает какую-то тайну, потому что где, когда и из чего она была сделана, оставалось неизвестным.  Джону захотелось снова взять ее, чтобы лучше рассмотреть незнакомую породу камня, из которой была вырезана статуэтка,  ощутить ее шероховатость, прижать к щеке. Она сулила приобщение чему-то далекому и отличному от человеческого мира, чему-то неосвещенному известной людям историей.
Стейнбек почувствовал, что постепенно впадает в гипнотический транс, плавно покачиваясь перед идолом. Пока это было некстати. Чтобы вернуть себе ясность рассудка, южанин с силой прикусил внутреннюю сторону щеки; во рту быстро расползся металлический привкус.
Теперь можно было начинать.
Джон провел ножом по коже и у основания шеи остался тонкий длинный порез, в который он положил виноградное зернышко. По берегу поползли тугие виноградные лозы.
Блондин отделил первого бычка от остальных и зафиксировал его голову за небольшие еще рожки при помощи послушных лоз. Одна рука эспера мягко гладила галловейца по бархатистой щеке, нежно трепала  курчавую пышную челку. Во второй руке у Джона был молоток.
«Интересно, Фрэнсис делал все это сам?..»
Последовал короткий удар тяжелого бойка, пришедшийся ровно в лоб бычка. Животное тоскливо протяжно замычало и качнулось, тонкие передние ноги подогнулись. 
Южанин зашел немного сбоку и уверенным движением перерезал галловейцу глотку.
«Сильно сомневаюсь»
Джон с силой пнул умирающего бычка в круглое плечо, тот, больше не поддерживаемый лозами, плавно завалился в песок. Красивый зверь превратился в безжизненную груду мышц.
Осталось еще шесть.
Когда с жертвенными быками было покончено, эспер  разделся до пояса и стащил успевшую утомить  обувь. Молодой человек осмотрелся. Рогатые туши были аккуратно обвиты лозами и  развешаны вниз головами на торчащих кольях, кровь из вскрытых глоток все еще продолжала сочиться в ставший бурым, песок.
После долгого перехода и проделанной работы Стейнбек должен был чувствовать себя смертельно уставшим, но вместо этого ощущал небывалый моральный подъем. Его сердце билось чаще обычного, глаза были широко раскрыты, жесты стали необычайно легкими. Что-то похожее ему доводилось испытывать в детстве перед грозой: его переполняла первобытная энергия, все чувства обострялись, и казалось, что природа вот-вот сообщит ему какую-то темную тайну, только ему одному.
Джон с нескрываемым удовольствием наконец-то снова посмотрел на идола. Теперь не было необходимости отводить взгляд от его тусклой зеленоватой поверхности и это приносило удовлетворение. Он чувствовал, что в этот камень были вписаны целые тысячелетия и копившееся все в нем сила готова выплеснуться на свободу.
Эспер медленно двинулся вокруг алтаря, читая заклинание-призыв.
- Восставший может уйти в бездну, а опустившийся в бездну может вновь восстать! – эспер старался говорить сильно и властно, но чувствовал, что голос не слушается его, вибрируя в каком-то чужом тембре.
- Фх'нглуи мглв'нафх Ктулху Р'Лайх вгах'нагл фхтагн!  - Джон не был уверен, что слышит именно себя: есть звуки присущие животным, и звуки присущие человеку; и земля содрогается, когда их носители меняются местами.
- Его приспешники готовят путь, и он больше не видит снов.
От последней фразы волосы на светлом загривке зашевелились. В этой части заклинания было что-то особенно жуткое, но отступить эспер уже не мог. Да и не желал.

Отредактировано John Steinbeck (2018-05-09 14:51:09)

Джон не столько видел, сколько чувствовал кожей как изменилось окружающее пространство, он знал, что небо над океаном отяжелело и стало бурым, знал это, не оборачиваясь к воде и не поднимая головы.  Он слышал босыми носами, что вязко тонули в песке, далекую вибрацию, которую породило его заклинание.
- Над чем не властен тлен, то не мертво.
Закончив эту часть ритуала эспер плавно и текуче, словно двигаясь в состоянии транса, развернулся к почерневшему горизонту. Где-то бесконечно далеко были видны силуэты тонких башен. Их очертания постоянно изменялись, ухватить форму странной, слабо различимой архитектуры, было сложно, как если бы Джон пытался смотреть через влажное стекло. Фокусировать взгляд получалось с трудом, но и отвести его было нельзя: вид башен вызывал в душе молодого мужчины сложную гамму чувств, в которой особенно ярко выделялось острое болезненное ожидание и  темное, архаичное торжество, что приносило почти физическое удовольствие.
Океан вспучился, и к берегу понеслась огромная фиолетово-серая волна. Это был отклик  на страшный подземный толчок, пробудивший и поднявший со дна Древний Ужас, божество, что наполняло кошмарами сны людей долгое время.  Пробуждение это сопровождалось бурей, всю мощь которой Джон ощущал и разумом и телом.
Наконец-то порождение звезд очнулось ото сна, и теперь было готово вступить в свою силу. То ли  звезды заняли удачное положение, то ли ритуал сработал правильно, но заточение Древнего в гробнице закончилось.
Эспер вдохнул полной грудью, легкие наполнил тяжелый соленый воздух. Время для него растворилось, перестало существовать вовсе, он стал частью чего-то большего, жуткого, вечного и прекрасного одновременно.  Он чувствовал обнаженными стопами песок, в котором затерялись души миллионов крошечных морских животных, живших десятки и сотни лет назад,  кожу на груди и плечах гладил тот же ветер, что облизывал камни и в доисторическую эпоху.
Джон видел огромную, быстро скользящую к его отмели волну, но не сдвинулся с места. В какой-то момент показалось, что волна грозит смыть весь импровизированный алтарь, вместе со жрецом, но этого не произошло, волна растаяла.
Стейнбек стоял без движения и напряженно всматривался в океан. Наконец, он заметил на воде какой-то темный предмет, медленно дрейфующий в направлении берега.
- …оттого возрадовалось сердце мое и возвеселился язык мой, даже и плоть моя успокоится в уповании. Ты укажешь мне путь жизни: полнота радостей пред лицом твоим, блаженство в деснице твоей вовек…
Слова молитвы, произнесенные одними пересохшими губами, поднялись из глубин рассудка сами собой. Джон не знал точно, кому или чему он возносит благодарность, но это точно не был добрый Господь из городских воскресных  школ. Скорее, это было невольное выражение почтения чему-то жестокому и старому как сам мир. Чему-то, что не знает жалости и предпочитает кровавые дары жертвенной пшенице.
В сознании эспера жил именно такой образ Творца и он прекрасно коррелировал с подвешенными на колья галловейцами.
На песчаный берег вынесло фигуру. Сердце Стейнбека учащенно забилось, а дыхание стало рваным и сухим. Ему захотелось сорваться с места и подбежать к морскому пришельцу, но блондин не позволил себе этого сделать. Джон не был до конца уверен, что  призвал именно то, что собирался. Душу сдавила тоска от невозможности обнять друга, по которому он так долго скучал.
- Говард?  - эспер говорил громко и отчетливо, чтобы явившееся  существо могло его как следует расслышать.  – Все тот же. Тот год, в который мы расстались.  – это была своего рода проверка.
Бирюзовый взгляд Главы Гильдии ласкал долговязую фигуру откликнувшегося на призыв  божества, пальцы, желавшие прикоснуться ко влажным смоляным волосам, сжались в крепкие кулаки.
В каком настроении пришелец?  Никто не любит, когда его будят.
Кажется, это был Лавкрафт. Или нет?

Небо, и без того хмурое, покраснело; начался дождь. Не расходясь по капле, а сразу единой плотной массой. Природа по-своему приветствовала Древнего.
Джон завороженно  следил за тем, как призванное им существо в облике высокого мужчины, медленно поднимается во весь рост. Очень хотелось верить, что это был Говард.
Монотонный голос, медленные движения и тягучая энергетика действовали на эспера гипнотически. Не исключено, что он все еще находился под влиянием ритуала, что каким-то мистическим образом связал  Стейнбека с очнувшимся на дне океана Ужасом.
Южанин чувствовал, что должен отозваться и ответить на вопросы Говарда, тем более что они носили вполне насущный характер.
«Зачем позвал?»
Логично выстроенные ответы на этот вопрос рассыпались в глупый и бессмысленный калейдоскоп  под действием трансового состояния и ирреальности всего происходящего.
«Нужна помощь? Новый контракт?.. Не справляюсь?..»
Последний вариант был ближе всего к истине, но звучал как-то жалко. Эспер не знал каким вернется Лавкрафт: вспомнит ли его, останется ли на поверхности без контракта. Можно было принудить его задержаться при помощи сделки, но это как-то не вязалось с понятием дружбы.
Потусторонняя  покладистость  жреца наконец-то воочию повстречавшего свое божество, крепко овладела волей  молодого мужчины. Он чувствовал себя расслаблено, послушно и по-своему счастливо.  Какая-то часть сознания тревожно напоминала о том, что свежепроснувшийся Говард, вызывавший своей близостью приятную слабость во всем теле, таит в себе скрытую опасность, но сосредоточиться на этой мысли оказалось сложно. Размягчённые мысли было трудно собрать воедино; одна из темных лоз беспомощно распуталась, выпуская бычью тушу, и та, не имея больше надежной фиксации, опасно закачалась под сильными порывами ливня.
«Он, должно быть, устал, пока плыл… И голоден. Голоден.»
Тем временем Древний почему-то взял курс не на бычков, а на своего новоиспеченного культиста. Это тревожило.
С одной стороны сознание заволокла эйфорическая пелена, зовущая отдать Лавкрафту все, что ему нужно и не сопротивляться попусту, а с другой стороны очнулся гнев. Гнев на самого себя и свою слабость. Джон был болезненно упрям, и не привык сдаваться. Он был родом из тех краев, где мужчины правили акрами своей земли при помощи сердитого смеха и кулаков -  жесткая властность и целеустремленность были в его корнях. Эспер пьяно тряхнул головой и воткнул два пальца настолько глубоко себе в ноздри, что пошла кровь. Металлический  вкус и боль, сопровождавшая его, заметно отрезвили мужчину.
- Мне не хватало тебя… И в работе и в жизни.  – голос обрел желаемую твердость, но Джон не был уверен, что Говард понял его. Древнего занимало другое – голод. От прикосновения холодных пальцев к своей коже эспер чуть не вздрогнул.
«Он слышит меня?» - Стейнбек  понимал, что Лавкрафт выбрал его в качестве добычи. Это напоминало поведение хищников, которые отказывались от убоины, отдавая предпочтение живой дичи. Острые треугольные зубы усиливали сходство.
- Говард, нет. – южанин не пытался вырваться из приветственного объятия, он смотрел прямо в лицо Ужаса, пытаясь донеси до него свою мысль.  – Быки вокруг. – он сделал паузу, набирая воздуха в легкие.  – Это тебе.
«Руфь» - в этой короткой мысли было облегчение от того, что несколько месяцев назад Джон все-таки оставил у душеприказчика завещание и письма семье на случай чего-то… непредвиденного.
Хотелось отвести взгляд, поскольку в уставших лиловых глазах Говарда было  что-то пугающее, что-то красное, но эспер не позволил себе этого сделать.
«…к святым, которые на земле и к дивным твоим, к ним все желание мое…» - было сложно сказать, к кому была обращена эта мысленная мольба – к далекому Творцу или к тому богу, что стоял в полушаге.